В ИНСТИТУТЕ АРХЕОЛОГИИ
(окончание главы)

В те годы Юрием Павловичем была проделана большая работа по обмерам памятников зодчества Пскова. Она составила около 400 листов обмерных чертежей и кроков. Были обмерены остатки гражданских и церковных зданий. И не только в Пскове, но и в области. Мы неоднократно ездили в Крыпецкий, Снетогорский и Елизаровский монастыри, а также к памятникам в Мелетово, в Устье, в Кобылье городище. Был собран богатый исследовательский материал, подтверждающий научные соображения и выводы Юрия Павловича.

Мои впечатления, полученные от поездок по историческим местам Псковщины с их остатками дивных сооружений, оставили неизгладимый след в памяти. Юрий Павлович, как всегда спокойно, ничего не навязывая, увлек меня рассказами о неповторимой красоте псковских памятников. Увлек, да так глубоко и сильно, что мое до этого неистовое желание увидеть другие города, другие памятники было исчерпано полнотой восприятия того, что увидела и поняла на земле Псковской.

«8 августа 1960 года.

Мы продолжаем свою работу.

Дорога в Крыпецкий монастырь идет по мелкому лесу. Это все, что осталось от когда-то гигантского бора. Он безжалостно вырублен. Часть его погибла в пожаре.

От молодой поросли нет тени. Солнце палит беспощадно. Вокруг болота и мхи. Все заросло цветущим вереском. От него пахнет медом. Кочки ярко алеют брусникою и нежно голубеют гоноболью.

Мы двигаемся бодро. Нас трое: Юрий Павлович, я и наш проводник — маленький, сухонький старичок 73 лет, Павел Иванович. Однако он полон энергии, живой, подвижный. На чисто выбритом лице красуются серые усы, разные по своей величине и форме. Один ус короткий, залихватски закручен вверх, другой — длинный, уныло свисает вниз. Павел Иванович не был здесь с 1907 года. Это его родная земля. По дороге он развлекает нас рассказами о прошлом Крыпецкого монастыря. Дорога тянется бесконечно. Болота и мхи, кочки и низины. И вдруг за поворотом неожиданно возникает видение — слабое очертание колокольни и храма. Но монастырь еще далеко. Наконец подходим к нему.

Когда-то перед монастырем было большое глубокое озеро, сейчас — лужа, поросшая камышами... Мы легко преодолеваем ее через перекинутые два бревна. На берегу, перед собором,— обломы великанов деревьев. Деревья сломаны бурею. За ними — белая громада колокольни. К ней примыкают службы. От них остались одни развалины. Однако Юрий Павлович находит в них следы сводов, когда-то перекрывавших трапезную палату монахов. Юрий Павлович видит эту палату просторной и светлой, со множеством проемов и с мощным столбом посередине.

Мне увидеть этого не дано. Я вижу лишь романтические развалины в духе Пиранези! Над моей головой угрожающе нависают полуразрушенные каменные плиты. Под ногами горы щебня и ямы.

Юрий Павлович зарисовывает и фотографирует  чудом сохранившееся маленькое окошечко, сделанное древними мастерами очень тщательно и с большим вкусом, показывает мне под колокольней остатки храма. За колокольней снова развалины - это остатки галереи, связывавшей службы с собором.

— Главка собора переделана,— говорит Юрий Павлович,— она сохранила покрытие восемнадцатого века.

В соборе и в подвалах под трапезной содержат скот.

Я рисую собор и колокольню со всех сторон. Юрий Павлович уже излазил все, от подвалов до самой высокой площадки колокольни. Его глаза сияют. Монастырь покорил его. Однако дела по фиксации остатков памятника так много, что становится ясно: надо приехать сюда еще раз.

Восемь часов вечера. Тишина. Белеют в лучах заходящего солнца стены собора - прекрасного памятника искусства предков. Мы трогаемся в обратный путь. Юрий Павлович подолгу и часто оборачивается назад. Его сердце еще там, в недрах погибающего прекрасного великана.

18 сентября 1960 года.

На этот раз мы едем на машине марки «ГАЗ-67». Этот «конек-горбунок» бодро бежит по любым рытвинам и ухабам. Однако за полтора километра до монастыря «конек-горбунок» увяз.

Шофер Володя, молодой белокурый парень, Юрий Павлович и вездесущий Егор Соловьев в течение почти двух часов тянут машину из болота. Они делают это при помощи длинных кольев, которыми постепенно приподнимают колеса машины. Одновременно подкладывают под них лаги — круглые чурки, расколотые вдоль пополам.

Наконец машина вытащена.

Но дальше мы идем пешком.

За неделю дождей дорога неузнаваема. Почва зыбкая. Не успеваем пройти и 500 метров, как Юрий Павлович проваливается одной ногой по бедро и падает со всем снаряжением в воду. С большим трудом ему удается освободить ногу из хлюпающей трясины. Теперь мы двигаемся еще медленнее, осторожнее. Ноги по щиколотку увязают в зыбкой трясинной почве.

А день чудесный! На небе ни облачка. От яркого осеннего солнца тепло, но не жарко. Стоит «бабье лето».

И вот наконец все трудности преодолены. Мы снова у монастыря. Сегодня здесь еще тише. Даже птицы молчат. Они сидят высоко на карнизах колокольни и греются в лучах солнца. Мы невольно заражаемся тишиной и говорим тихо. Юрий Павлович с Егором принимаются за обмеры. Я пытаюсь зарисовать остатки монастыря со всех сторон. Это древнее произведение искусства, освещенное яркими лучами солнца, со скульптурными массами своих неповторимых форм, так величественно и прекрасно! Его красоту я унесу с собой в своем сердце. Я не в силах перенести ее на бумагу. Я сижу долго и неподвижно перед этим чудом и не устаю любоваться им. Иногда я вижу, как на фоне собора возникают крошечные фигуры Юрия Павловича и Егора. Они появляются то высоко, над одной из полуразрушенных площадок колокольни, то внизу, у развалившейся трапезной и ее подвалов. И тогда вместе с этими крошечными фигурками людей особенно ощутима грандиозность масштаба великолепного древнего сооружения.

День склоняется к вечеру. Солнце садится. Длиннее вечерние тени. Черные сгустки теней упали на белую стену колокольни.

Вернувшись с обмеров, Юрий Павлович с Егором находят меня на берегу бывшего озера. Я уютно устроилась на сломанном дереве, под чудесной развесистой плакучей березой. Ветви березы опустились низко над водою. Кружево ее листьев уже припорошено золотом. Безмолвие, тишина, покой.

Юрий Павлович оживленно рассказывает мне о великолепном комплексе зафиксированных им помещений монастыря.

«Особенно хороша верхняя церковь,— говорит он,— встроенная в колокольню,— апофеоз сказочной архитектуры монастыря. Эта поэтическая церковь тесно связана с кельями монахов — она их утренняя и вечерняя молельня».

8 часов вечера. Мы спешим вернуться к машине. Впереди тяжелый путь по болоту.

Следующая наша поездка была в Милетово.

Деревня расположилась на косогоре. Высоко на холме стоят две церкви. Одна — одноглавая, чудесных пропорций, очень древняя (XV век). Другая — новая пятиглавая, конца XIX — начала XX века.

Вокруг живописно разрослись деревья. Особенно хорош могучий ясень — весь в золоте. Ствол его необъятной толщины, черный, корявый. Свои гигантские ветви он распростер над храмом. С ветвей бесшумно падают листья.

Ниже, под холмом,— погост. Старенькие деревянные кресты. Могилки тепло засыпаны желтой сухой листвой. Темно-красные ягоды перезревшего шиповника неудержимо манят к себе. Стаи птиц беспокойно перелетают с места на место.

Храм XV века реставрируется. Он в лесах. Юрий Павлович внимательно осматривает работу и спешит отсюда, даже не сфотографировав памятник. Уходя, он не оглядывается на него, как это делает обычно. Он молчит. И мне понятно его состояние, его боль. Этот памятник давно и тщательно был им исследован и сделана его реконструкция, и потому малейшие замеченные им неточности в восстановлении вызывают неприятное впечатление, огорчают его.

Юрий Павлович спешит уйти отсюда. А мне почему-то хочется задержаться, сосредоточиться и поразмышлять... О чем? О том, что все проходит. Какая-то непонятная тревога охватывает меня. Даже в природе я не нахожу успокоения.

Сегодня больше, чем обычно, грущу вместе с уходящей осенью о том, что все имеет свой неизбежный конец».

Юрий Павлович любил и прозу, и поэзию, но очень выборочно. В его библиотеке бросались в глаза русские былины и русские народные сказки, сказки других народов, исландские саги, калмыцкий народный эпос и целый ряд исторических произведений. В произведениях изобразительного искусства он отдавал предпочтение Кустодиеву и Рябушкину, Н.Рериху и Нестерову. Научная литература занимала в библиотеке основное место. Она отражала его интерес к русской культуре X—XVII веков, к нравственному состоянию русского общества в XVI веке, к русскому творчеству времен Рублева и Епифания.

К театру и кино у нас с Юрием Павловичем было разное отношение. Мое эмоциональное восприятие он нередко разбивал критическими замечаниями. Критиковал строго. Особенно был придирчив к историческим картинам и спектаклям. Не терпел промахов режиссера или художника в выборе предметов и костюмов, не соответствующих представляемой эпохе. Замечания делал с раздражительной иронией. Поэтому иногда я предпочитала ходить в театр одна. Это его устраивало. С большой готовностью он провожал меня до театра, а к концу спектакля с пунктуальной точностью приходил встречать.

Но бывало и так, когда он без колебаний оставлял все свои дела и шел со мной для того, чтобы послушать хор Пятницкого. Он не пропускал ни одного выступления этого хора. Слушал всегда с улыбкой, отражающей истинное удовольствие.

Но вот однажды в филармонии в конце хоровых и танцевальных номеров на сцене вдруг стали отплясывать стриженые, в коротких юбках женщины. Юрий Павлович резко поднялся со стула и, схватив меня за руку, с несвойственной ему поспешностью повлек за собой к выходу.

Мы вышли. Юрий Павлович долго шел молча. Лицо его было напряженным. Наконец он сказал:

— Переоценить заслуги Пятницкого невозможно. Он поднял наше народное искусство на уровень мировой культуры. И вот попытки фальсифицировать это высокое искусство уже налицо...

На другой день все утро дул холодный, промозглый ветер. А вечером вдруг стало тихо и тепло. Мы с Юрием Павловичем до часа ночи гуляли по набережной Невы у Петропавловской крепости. Вода поблескивала, светилась, вдали мерцала белой колоннадой Фондовая биржа. Гуляли мы необычно долго, потому что Юрия Павловича в этот вечер снимали для телевидения. Впервые я познакомилась с «кухней» телепередач.

Воображаемое кафе располагалось на открытом воздухе, на берегу Невы. На землю наскоро уложили листы фанеры, грубо разрисованные под паркет. За столики усадили известных режиссеров, актеров и наших знаменитых верхолазов - Олега Павловича и Юрия Павловича. Передачу вел Иннокентий Смоктуновский. Перед выступлением верхолазов зрителям показали панораму берега Невы с Петропавловской крепостью. Фотография, сделанная с высоты Петропавловского шпиля, висящая на спинке стула, воспринималась в кадре как натурный снимок. Сценарий давным-давно отрепетирован. Олег сыплет ответы горохом, как первый ученик. Юрий Павлович отвечает то, что думает, что считает нужным сказать зрителям. Говорит довольно долго, спокойно и серьезно. Режиссер, бледнея, делает ему страшные глаза... Потом режиссер благодарил Юрия Павловича за живое и непосредственное выступление.

В 1963 году, после долгих лет ожидания, монография Юрия Павловича вышла в свет в издательстве Академии наук СССР. Она называлась «Псковские каменные жилые здания XVII века».

20 февраля 1963 года Николай Николаевич Воронин писал:

«...От души поздравляю с выходом в свет Вашей многострадальной книги и благодарю за ее присылку.

Я не менее Вас огорчился качеством издания. Книга могла бы быть издана отдельно в хорошем оформлении... а ее воткнули в МИА (1). К тому же, кажется, ни в одном из выпусков серии нет такой серой печати клише!

Но этого не исправишь, а что книга вышла — это большое событие в нашей древнерусской жизни, поэтому больше радуйтесь этому событию. Ваш Н.Воронин» (2).

В том же году в издательстве «Искусство» готовилась к выходу из печати другая книга Юрия Павловича — «Псков — художественные памятники» (путеводитель по Пскову). Н. Н. Воронин беспокоился о том, чтобы книга эта дошла до него после того, как он вернется с раскопок домой.

6 мая 1963 года Воронин писал:

«...О моем графике на лето. Июнь буду в Москве. Июль — август — Смоленск на раскопках. Туда не посылайте драгоценной книжки, так как могут затрепать или замотать, к тому же в собачьей атмосфере раскопок я не смогу спокойно читать, а растворять это удовольствие с желчью и нервами мне не хочется. Так что, если не в июне, так потерпите до сентября... Ваш Н. Воронин» (3).

Большую роль в появлении книги Ю. П. Спегальского «Псков» сыграл прекрасный отзыв о ней академика Д. С. Лихачева (4). Он был ее «крестным отцом».

В своем очередном письме к Спегальскому Н. Н. Воронин писал:

«Дорогой Юрий Павлович! Получил Ваш «Псков», коего давно ждал. Ведь это большое событие в пропаганде наших сокровищ.

Читать только начал: очень интересно... Замечательно, что Вы дали много реконструкций,— это большая Ваша заслуга, просмотрел их с огромным интересом, пока без критического направления мысли, но полагаю, что кроме Вас никто так не знает Пскова и нет основания для сомнений в подлинности воскрешаемых Вами памятников. Это вечное в Вашей книге. Надеюсь, что скоро ее прочту и смогу написать подробнее...

Огорчает полиграфия и неряшливость клише (обрезанные низы зданий, вырезки из целого и проч.). Эти горести я переживал и при издании моего «Спутника» по Владимирщине.

Но хорошо, что книга есть и есть надежный инструмент для воспитания любви к Пскову...» (5).

9 октября 1963 года Николай Николаевич снова писал:

«...Вы сделали великое дело, и Пскову повезло, что у него оказались такие «биографы», как Окулич и Вы. И сразу же скажу, что «Спутник» по древнему Пскову не получился — для этой цели книжка, при всей портативности, крайне насыщена деталями и капитальна: ее легко превратить в монографию об архитектуре Пскова.

Для экскурсантов книга трудновата... А для нас, людей более специальных, Ваша книга — большое событие, и главное в том, что Вы пошли на благородный риск, дав много реконструкций. Лучше один раз показать, чем сто рассказать. Для меня она была подлинным открытием Пскова!

Второе — это замечательные характеристики исчезнувших ансамблей и интерьеров, со светом и тенью, воздухом и почти запахом, и здесь я вспомнил Ваши рисунки — реконструкции уголков Пскова, виденные у Вас. Нужно было дать хотя бы пяток таких рисунков...

Я сожалею, что читал Вашу книгу не в Пскове,— она вошла бы плотнее в память, а потом бы ее надо изучить в кабинетной обстановке — столь густ в ней новый творческий материал...

Словом, очень рад за Псков и за Вас...

Книжка Ваша была со мной в больнице и служила одним из лекарств мощного действия...» (6).

Итак, книга «Псков» была горячо принята специалистами в области исследования древнерусского зодчества. Много писем с отзывами о ней получал Юрий Павлович от друзей, знакомых и даже незнакомых людей. Но из многочисленных откликов на книгу не было ни одного — из самого Пскова. В письме от 7 декабря 1963 года Юрий Павлович писал своему товарищу:

«...От псковичей ни одного слова, хотя среди них много интересующихся Псковом, Древней Русью, ее архитектурой и т. д.

По всей видимости, 90% этих лиц поставили книжку на полку, не читая, а 10% слегка просмотрели, но ничего не восприняв. А в книжке излагается связная история псковской архитектуры, то есть то, чего до сих пор никто не пытался сделать, чего нигде не найдешь...»

Шли дни за днями. Работа служебная, общественная, домашние занятия, посещение кружков офорта и литографии, секций охраны памятников архитектуры в ЛОСА. Иногда походы в Эрмитаж, Русский музей, в филармонию, театр. В этом стремительном ритме мы ухитрились совершить поездки в Кирилло-Белозерский монастырь и в два-три прибалтийских города. И все это Юрий Павлович сочетал со своим главным делом — работой по Пскову, ни на один день не освобождая себя от ответственности за сохранение духовного наследия родного города.

Нередко Юрий Павлович читал мне свои работы еще в рукописях. У него была привычка при чтении вслух время от времени бросать взгляд на меня, видимо для того, чтобы по выражению лица судить о впечатлении. Меня всегда поражало, с какой скромностью он высказывал свои суждения.

— Я хотел бы заметить,— говорил он,— что нередко исследователи и популяризаторы русской архитектуры совершают ошибку, которой я всегда стремился избежать. Не зная всех фактов, они никогда не дают понять читателю, насколько велик их «коэффициент незнания». И так «закругляют» свою работу, что читатель думает, что в ней полностью изложены все факты, и потому создается неправильное, обедненное представление о предмете.

Вот почему Юрий Павлович даже тогда, когда был уверен в своем выводе, не боялся слов «вероятно», «возможно», «может быть». И вот почему его «предположения», сделанные им еще полтора и два десятка лет назад, сегодня получают свое полное подтверждение.

Однажды, когда Юрий Павлович читал мне вступление к своей книге «Псков», я обратила внимание на фразу: «...собирание и изучение материалов, которые дали возможность воссоздать картину развития архитектуры Пскова, еще далеко не закончено... Поэтому в книжке слишком часто будут встречаться слова „вероятно", „возможно", „может быть"».

Прервав чтение, я спросила:
— Ты не думаешь, что эти слова будут неправильно истолкованы?
Юрий Павлович ответил:
— Я пишу не для дураков,— и продолжал чтение.

Иногда, заметив слишком утомленный вид Юрия Павловича, я вытаскивала его на несколько дней в Зеленогорск, в дом отдыха архитекторов, но это удавалось сделать с большим трудом. К этому дому отдыха он относился с болезненной раздражительностью, и лишь возможность бегать на лыжах примиряла его с существующей в нем атмосферой.

Он любил домашнюю рабочую обстановку. В своих привычках вообще был постоянен и не терпел каких либо изменений. Мои частые перестановки мебели иногда выводили его из равновесия. Бывало, ложась спать, он начинал искать свою кровать, нарочито тыкался в тот угол, где она прежде стояла. Порой это меня забавляло, а иногда злило. Но проходило время и он начинал соглашаться со мною, что после последней перестановки стало удобнее, лучше, красивее. Вероятно, хитрил, полагая, что тем предотвратит следующую перестановку.

Я думала: если бы было возможно, Юрий Павлович, наверно, предпочел бы закрепить раз и навсегд каждый предмет на своем месте, как это делали древние псковские зодчие, применяя в строительстве жилого дома «пазовый запас». Во Вторых палатах Меншиковых, например, пировой стол и скамьи в столовой палате были врублены ножками в пол. До 1945-1947 годов этот замечательный древний пол со следами врубок, обнаруженных Спегальским, еще сохранялся. В 1948 году после отъезда Юрия Павловича из Пскова пол был разобран реставраторами на дрова, палаты разделены перегородками на отдельные клетушки.

Юрий Павлович и в одежде не терпел никакой нарочитости. «Все должно быть целесообразно, разумно, просто, удобно»,— говорил он. Любил свободную, легкую спортивную одежду. В домашней обстановке предпочитал носить русскую рубашку-косоворотку. Любимой обувью всегда оставались русские кирзовые сапоги.

Необходимый парадный, официальный костюм, накрахмаленный воротничок рубашки и галстук терпел с большим трудом. Пиджак от нового костюма, прежде чем его надеть и носить, избавлял от ложновнушительного вида, потрошил вату, обильно подложенную в плечах и на груди.

В ЛОИА Юрий Павлович был занят изучением жилища Северо-Западной Руси   IX—XIII веков. Пришло много новых мыслей, соображений. Помогали профессиональная зоркость, умение видеть через вековые наслоения, интуиция, глубокое знание истории архитектуры.

Специалисты отмечали, что Ю.П.Спегальский поставил перед собой «задачу исключительной трудности — реконструировать объемно-пространственный облик исчезнувшей застройки, опираясь при этом на археологический метод Новгорода и Ладоги».

Уже первые его сообщения по этой теме на совещании работников ЛОИА заставили специалистов не только внимательно прислушаться, но и проявить большой интерес к его совершенно новым и оригинальным суждениям. Выводы, полученные Юрием Павловичем на материалах этих двух городов, давали возможность распространить их на другие города Древней Руси (7).

Весь жизненный путь Ю. П. Спегальского явился постоянным стремлением к истинному.

Он очень рано нашел свое единственное и подлинное призвание и отдал себя этому безраздельно и навсегда.

Наблюдая Юрия Павловича много лет, я невольно гордилась им — его ответственностью, талантом, трудоспособностью, и в первую очередь его мужеством.

В 40-х годах он вел тяжелейшую борьбу за сохранение дорогого каждому русскому сердцу исторического облика Пскова. Но даже тогда, в тех необычайно трудных условиях, это мужество не давало ему терять чувства радости жизни. Нравственная сила этого человека, высокое достоинство давали ему внутреннюю свободу.

И вместе с тем в нем всегда была какая-то незащищенность, отсутствие чувства самосохранения и жалости к себе. Он никогда не берег свои силы...

Меня могут упрекнуть в том, что я рисую портрет Юрия Павловича Спегальского исключительно в мажорных тонах. Но, кроме срывов его душевного равновесия, вызванных невозможностью быть постоянно со Псковом, заниматься любимым делом, кроме тех дней, когда у него опускались руки, я ничего, омрачающего этот облик, припомнить не могу. А если бы и припомнила, то штрихи эти по своей незначительности не могли бы нарушить главного — цельности личности. И в этом моя правда.

ПРИМЕЧАНИЯ

(7) - Спегальский Ю. П. Жилище Северо-Западной Руси IX— XIII вв. Л., Наука, 1972. (Монография вышла из печати после кончины автора.)  назад