ПО СЛЕДАМ ДРЕВОДЕЛОВ

Каменное строительство на Руси началось, как известно, с конца X века, после того как князь Владимир Святославич принял христианство. Именно с этого времени появилась потребность в новых культовых сооружениях. Следуя византийской традиции, киевский князь строит первую каменную церковь во имя Успения богоматери, или, как ее называли впоследствии, Десятинную. С 989 года, то есть с момента закладки Десятинной церкви, и ведет свою историю древнерусское каменное зодчество. Нет ничего удивительного в том, что первые каменные здания строили мастера, приглашенные на Русь из Византии. Ведь языческая Русь каменного строительства не знала. Не было своих мастеров каменного дела, не было и соответствующих строительных традиций. Обработка камня, изготовление кирпича и приготовление извести требовали не только больших затрат времени и энергии. Каменное строительство предполагает высокий уровень развития ремесла, материальной и духовной культуры в целом.

Непопулярность камня в языческие времена объяснялась еще и тем обстоятельством, что в распоряжении наших предков находился такой замечательный строительный материал, как дерево. Изобилие разнообразных пород (сосна, ель, дуб, лиственница, липа, клен, осина и.т. д.), прочность, способность противостоять различным атмосферным воздействиям, простота обработки при помощи самых элементарных инструментов — все это и предопределило первенство дерева среди других строительных материалов. Из дерева строили все — от простого землепашца до боярина и князя, дерево прекрасно подходило и для жилых построек, и для хозяйственных. Не составляли исключения из этого правила и культовые сооружения. Арабские и западноевропейские путешественники, побывавшие в славянских землях, отмечают, что строительство повсеместно было деревянным.

После принятия христианства наряду со строительством каменных храмов началось и массовое возведение

- 68 -

деревянных церквей. Развитая традиция деревянного строительства позволяла возводить церкви с наименьшими затратами средств и очень быстро. Если каменный городской или монастырский собор в XI веке строился не менее 4—5 лет, то деревянный возводили несравнимо быстрее. Бывали случаи, когда церковь сооружали в один день. Разумеется, такие храмы уступали грандиозным каменным постройкам времени Владимира и Ярослава, зато они в полной мере отвечали материальным возможностям рядовых прихожан. Среди первых деревянных храмов Древней Руси были и небольшие клетские церквушки, близкие по типу обычной избе, были и такие великолепные сооружения, как тринадцатиглавый Софийский собор в Новгороде и Успенский собор в Ростове.

Если каменные храмы, особенно в домонгольское время, были редкостью, то деревянные возводились в огромном числе уже в XI веке. По свидетельству Дитмара Мерзебургского, в Киеве в начале XI века было около 400 церквей. Поскольку жилые, хозяйственные и оборонные сооружения Киева этой поры также были деревянными, то легко себе представить соотношение 3—4 каменных зданий, которые к началу XI века существовали в Киеве, и целого океана деревянных изб, хором, амбаров, церквей и часовен. Таким же было соотношение каменной и деревянной застройки и в других крупнейших городах Руси XI — XIII веков.

О том, как выглядели деревянные сооружения древнейшей поры, судить крайне сложно. В письменных источниках можно найти весьма краткие упоминания об отдельных постройках, но почти полностью отсутствуют хотя бы беглые их описания. Сохранившиеся памятники деревянной архитектуры относятся в подавляющем большинстве к XVI — XIX векам, причем и среди памятников названного хронологического диапазона преобладают позднейшие постройки. Речь идет именно о памятниках архитектуры, то есть о выдающихся по своим художественным достоинствам сооружениях, главным образом о постройках культового назначения. Рядовые постройки гражданской архитектуры того же периода сохранились намного хуже по сравнению с немногочисленными памятниками церковного назначения.

Единственный способ познакомиться с массовым светским строительством древнейшего времени — обратиться к результатам археологического изучения древних городов. Раскопки в Новгороде, Киеве, Ладоге,

- 69 -

Пскове и других русских городах дают замечательный материал для суждения о деревянном строительстве не только христианской, но и языческой эпохи.

Исследователи XIX века, опираясь главным образом на этнографический материал, пришли к выводу о глубоком традиционализме деревянной архитектуры. Особенно много для изучения этого вопроса сделал И. Е. Забелин. Деревянная постройка, по мнению И. Е. Забелина, будь то изба или храм, мало изменилась с момента возникновения в древности. Поэтому о типе и формах построек, скажем, XI века можно судить по деревянным сооружениям XVIII — XIX веков. Они и давали исследователям основной материал для реконструкции построек древнейшей поры. Надо сказать, что в основе таких выводов лежит в целом верное наблюдение над ходом исторического развития деревянного зодчества. Однажды найденный тип здания, строительный прием конструктивное решение или форма декора в силу своей целесообразности, конструктивной простоты и надежности приобретали значение своего рода канона и надолго, а то и навсегда входили в арсенал мастеров-древоделов. Но вытекает ли из этого заключение о «почти незыблемой устойчивости сложившихся у нас типов деревянных церквей» и жилых построек?

Пожалуй, именно этот вопрос более всего занимал Ю. П. Спегальского, когда он приступил к разработке проблем, связанных с особенностями жилища Северо-Западной Руси IX — XIII веков. Показательно, что иследователь ставил перед собой проблему исключительной трудности — реконструировать объемно-пространственный облик исчезнувшей застройки, опираясь при этом на археологический материал Новгорода и Ладоги. Раскопки в Новгороде и Ладоге ведутся с давних пор, открытые здесь остатки многочисленных деревянных сооружений дают возможность составить представление не только об отдельных выдающихся сооружениях, но и о массовой застройке. Последнее особенно важно, поскольку массовая, можно сказать — типовая, застройка определяла облик не только Новгорода и Ладоги, но и любого другого древнерусского города. Выводы, полученные на материале этих двух городов, можно было бы с небольшими поправками на местное своеобразие и индивидуальность конкретной постройки распространить и на другие города.

Сложность поставленной Ю. П. Спегальским задачи усугублялась еще и тем обстоятельством, что он должен

- 70 -

был выступить в роли истолкователя археологического материала, который получен, опубликован и объяснен другими исследователями. Это значит, что в ряде случаев ему приходилось пересматривать выводы первооткрывателей, базируясь на добытом ими материале, но оспаривая выдвинутую ими концепцию. Оказаться в такой позиции вряд ли рискнет рядовой исследователь, для которого легче «довериться» первому интерпретатору материала. Для Спегальского же превыше всего были интересы объективного знания, поэтому трудности разработок темы его не только не останавливали, но, скорее, даже вдохновляли, делали особенно настойчивым и внимательным в ходе исследования. Он прекрасно понимал, что время окончательных выводов еще не пришло, что археологический материал в недалеком будущем во много раз расширится, а это откроет для исследователей новую перспективу в деле изучения древнерусского жилища.

Суть не в подведении итогов, а в поисках и пробах «таких методов анализа и истолкования памятников, которые не сковывали бы исследователя и не уводили бы его в сторону от археологических остатков, а открывали бы все возможности для наиболее эффективного и глубокого использования этого нового источника познаний о жилищах Древней Руси, источника, еще мало освоенного, но имеющего неоценимое значение и большое будущее».

Итак, археологический материал, незначительные остатки деревянного здания, иногда рядового, иногда, по современной оценке, памятника строительного искусства. Ю. П. Спегальский ставит его на уровень исторического источника, подчеркивает исключительную трудность работы с ним, ибо далеко не всегда по сохранившимся остаткам можно реконструировать целое. Наиболее выразительным итогом изучения остатков сооружения, считает Спегальский, является графическая реконструкция первоначального здания. Но на пути выполнения этой задачи трудности чаще всего встают непреодолимые. Решая эту задачу, исследователи прошлого, и среди них в первую очередь И. Е. Забелин, восполняли недостающие данные материалом XVII — XVIII веков. Картина древнерусского «строительного художества» получалась весьма красочной, исключительно самобытной, но с точки зрения современного исследователя далеко не достоверной, несмотря на кажущуюся ясность и простоту.

- 71 -

Спегальский отказался от малооправданного использования форм XVII века для реконструкции сооружений древнейшего времени. В этом отказе исходный пункт его концепции. Он прежде всего стремится к историко-архитектурной достоверности. Для этого из многообразного архитектурно-археологического материала выбираются только те памятники, которые поддаются,- достоверной реконструкции. Когда ему приходилось сталкиваться с памятниками, не имеющими отчетливых следов первоначального облика в тех или иных частях, Спегальский исходил из того, что пропуски в исследовании «следует предпочесть обманчивой видимости полноты, при которой в работу будут внесены недостоверные выводы»¹.

Это вовсе не означает, что ученый отказывается от гипотезы как средства отыскания истины. Важно, по мнению ученого, другое: «Надо так излагать материал, чтобы было ясно, что в данных нами реконструкциях можно считать твердо установленным, а что предположительным».

. Ю. П. Спегальский отдавал должное своим предшественникам. Особенно высоко он оценивал результаты работ И. Е. Забелина, но одновременно исследователь решительно подчеркивал свой собственный подход к материалу и неприемлемость старых методов. Позиция самого Ю. П. Спегальского основывается на следующих принципах. Прежде всего для него совершенно непригоден любой подход, который предполагает заранее принятую схему или концепцию. Втискивать архитектурно-археологический материал в рамки предвзятой теории представляется ему едва ли не самым большим прегрешением перед научной истиной. Дело должно обстоять прямо противоположным образом: в полной мере доверия заслуживает только сам археологический материал; малейшее противоречие натурных данных формирующемуся обобщению ставит над последним знак вопроса. Такой подход ясно показывает, что, стремясь к предельной достоверности выводов, Ю. П. Спегальский на первый план выдвигает объективные научные данные — факты архитектурно-археологического происхождения.

Однако, коль скоро археологические данные — всего лишь остатки первоначального целого, а задачей своей

_______________

1 - Спегальский Ю. П. Жилище Северо-Западной Руси IX - XIII вв. Л., 1972, с. 16 назад

- 72 -

ученый ставит реконструкцию этого целого, то встает вопрос о принципах истолкования исходного материала. Ведь раскопками, как правило, устанавливается план исчезнувшего объемно-пространственного целого, но на одном и том же основании можно возвести или реконструировать самые разнообразные наземные части. Из чего в данном случае исходил исследователь? Отвечая на этот вопрос, мы должны вспомнить, что Ю. П. Спегальский по образованию был архитектором и на подходе его к любой проблеме сказывалась логика зодчего, который ищет прежде всего функциональное и конструктивное обоснование для изучаемого материала. При работе с археологическим материалом его в первую очередь занимает вопрос о назначении той или иной части анализируемого здания, об особенностях конструктивного осуществления того или иного узла исходя из возможностей дерева.

Подобный подход дал чрезвычайно интересные результаты. Так, анализируя массовые жилища Ладоги X века, Ю. П. Спегальский весьма убедительно объяснил характерную особенность этих остатков. Дело в том, что венцы основного сруба ладожских построек были окружены дополнительным рядом бревен. Обычно эти «дополнения» к основному срубу истолковывались то как остатки завалинок, то как основания сеней. Причем такое объяснение совершенно отчетливо вытекало из представления об однотипности деревянных построек в древности и в сравнительно позднее время.

Ю. П. Спегальский убедительно опроверг суждения своих предшественников о назначении этой части жилой постройки и предложил свою, неожиданную на первый взгляд, версию, согласно которой внешним ограждением ладожского дома были узкие галереи, утеплявшие дом и служившие для бытовых нужд. В работе ученого - дается конструктивное обоснование галерей, устройства крыши, полов, воспроизводится декоративное решение фасадов. Галереи ладожских изб располагались, как показал Спегальский, с двух или с трех сторон, а иногда охватывали избу и с четырех сторон. Нередко изба соединялась переходом с холодной клетью.

Все эти наблюдения — прекрасный пример того, как, избавившись от стереотипов, исследователь восстанавливает картину подлинного историко-архитектурного прошлого. Ведь предлагавшиеся до него реконструкции объясняли, данную особенность ладожских домов, осно-

- 73 -

вываясь на этнографическом материале и исходя из незыблемости типов и форм деревянного строительства.

У Ю. П. Спегальского был замечательный дар распознавать древний смысл того или иного архитектурного термина, по незначительным остаткам определять назначение отдельных помещений и, следуя строительной логике, реконструировать композицию, форму и конструкцию здания или его частей.

То большое внимание, которое уделялось Спегальским терминологии, кажется совершенно естественным и, более того, обязательным для ученого, приступающего к изучению того или иного явления. Однако так бывает далеко не всегда. Обратных примеров из практики работы дореволюционных и советских исследователей можно было бы привести великое множество.

Спегальский полагал, что от точности используемых терминов во многом зависит успех исследования, а неверная или приблизительная терминология ведет к ошибкам в истолковании материала и тем самым вводит в заблуждение читателя. При изучении древнерусской культуры, полагает ученый, можно использовать как подлинные древнерусские термины, так и современные, но совершенно необходимо, «чтобы они имели вполне определенное значение и чтобы это значение соответствовало тому, о чем идет речь. Некоторые из древнерусских архитектурных терминов существовали много веков и меняли свое значение. Применяя их, необходимо ясно сознавать и указывать к сведению других, какое из этих значений в данном случае принимается... Особенно опасно употребление древних слов, которые дошли до наших дней, применяются в повседневной жизни, но их значение уже далеко не соответствует древнерусскому».

Иллюстрируя далее высказанное положение, Спегальский показывает его актуальность на примере слов «сени» и «повалуша». Сопоставляя вышеупомянутые галереи X — XIII веков с сенями жилищ позднего времени, он очень убедительно показал, что в каком бы значении мы ни использовали термин «сени», в значении ли X — XIII веков или в нашем современном смысле, название это не соответствует, то есть не подходит галереям и переходам при избах X — XIII веков. Этот термин в древности употреблялся при описании княжеских дворцов и соответствовал большому самостоятельному помещению. Нельзя отождествлять галереи и переходы X — XIII веков и с деревенскими сенями XVII — XX ве-

- 74 -

ков. Так при внимательном отношении к археологиеским остаткам, конструктивной и функциональной логике строительства и значению архитектурной терминологии удается раскрыть особенности деревянного строительства домонгольского времени и одновременно показать своеобразие, казалось бы, «изначальных» по типу и формам построек более позднего времени.

Реконструируя богатое посадское жилище Новгорода X — XIII веков, Ю. П. Спегальский опять-таки проявляет глубокое уважение к историко-архитектурному и археологическому факту. Реконструировать в данном случае означало истолковать в соответствии с функциональной и конструктивной логикой древнерусского строительства. Размышляя на эту тему, исследователь приходит, например, к заключению, что «во времена складывания на территории Руси богатого жилища первостепенной проблемой, которую решали его строители, было создание в этих жилищах такого места для отдыха и сна, которое давало бы возможность пользоваться им в любое время, вне зависимости от топки печи, где можно было бы отдыхать в более или менее ровном тепле...». И далее следует остроумное предположение об устройстве внутри дома (с наружной стороны отапливаемой избы) спального помещения, защищенного стеной от проникновения дыма и вместе с тем очень теплого, благодаря нагреву бревен, поскольку изба топилась «по-черному». Все это дает возможность реконструировать смежное с отапливаемой избой помещение как двухъярусный отсек с междуэтажной лестницей.

Исключительный интерес для воссоздания облика богатого жилища X — XIII веков представляют соображения Ю. П. Спегальского о том, как назывались в те далекие времена главные помещения дома. Ведь «знать подлинные древние названия помещений весьма важно для того, чтобы использовать сведения письменных источников, которые могут помочь более определенно понять предназначение этих помещений, отчетливее представить характер оборудования и убранства их, а также яснее увидеть ход дальнейшей эволюции богатого посадского жилища».

Особое внимание в этой связи уделено анализу слова «повалуша», встречающемуся еще в литературе XII века и дожившему до начала XIX века. Полемизируя с И. Е. Забелиным, В. И. Далем, Н. Н. Ворониным, Спегальский существенно уточнил смысл этого термина для XII века и пришел к выводу, что это не спальня и не

- 75 -

башня, а «обширная и высокая камера с печью, к которой примыкал узкий отсек дома с тесными спальными каморами наверху...» Это обширное и высокое помещение предназначалось для дневного пребывания семьи и приема гостей. Оно было обязательной принадлежностью богатого посадского дома XII века.

В дальнейшем повалуша поднимается на подкат, устраивается в отдельном срубе и оказывается в составе многосрубных хором, обретая башнеобразный облик к XVI—XVII векам. В XV веке повалуши встречаются уже в составе княжеских хором. Название это в позднее время проникло и в деревенский обиход для обозначения общего помещения в избе.

В книге Спегальского содержится множество интереснейших наблюдений, суждений и гипотез, связанных с реконструкцией как массового жилища древнейшей поры, так и домов богатых посадских людей. Подробно на материале новгородских раскопок проанализированы проблемы воссоздания внешнего и внутреннего облика боярских хором X—XIII веков, а также княжеского жилища.

Вероятно, не все гипотезы Ю. П. Спегальского получат подтверждение в дальнейшем. Такова участь всех гипотетических построений. Что-то оказывается соответствующим научной истине, что-то не подтверждается, но, возбуждая интерес к поставленной проблеме, способствует ее разрешению и тем самым помогает развитию науки. Работа Спегальского о жилище Северо-Западной Руси будит исследовательскую мысль, заставляет соглашаться или спорить, а это верный признак ее злободневности.

Интерес Ю. П. Спегальского к проблемам деревянного строительства возник не сразу, но он не был случайным. Начав с изучения каменного зодчества Пскова, Спегальский с неизбежностью пришел к вопросам, связанным с массовым деревянным строительством. Дело в том, что каменная архитектура существовала не сама по себе и развивалась, не только подчиняясь логике каменного строительства. Каменщики и зодчие Древней Руси жили в городах и деревнях, облик которых определялся деревянной застройкой. Приемы строительства, плановое и объемно-пространственное решение деревянных построек, особенности дерева как строительного материала — все это было прекрасно известно мастерам каменных дел. Нет ничего удивительного поэтому в строительстве каменных построек «на деревянное дело»

- 76 -

(то есть по образцу деревянных) и деревянных построек «на каменное дело». Случаи такого строительства, по крайней мере в XVI-XVII веках, хорошо известны.

Особенно остро вопрос о взаимоотношениях каменной и деревянной архитектуры встает при обращении историка к проблеме происхождения шатрового каменного храма на Руси. Как известно, первым зданием этого типа была церковь Вознесения в селе Коломенском под Москвой, построенная, как сообщает летописец, «на деревянное дело». Сложность вопроса заключается не в том, влияла или не влияла деревянная архитектура на развитие каменной или наоборот. Проблема заключается в том, чтобы в каждом конкретном случае и по отношению к процессу развития древнерусского зодчества в целом проследить, как осуществлялось это взаимовлияние, каков принцип связи между исходным образцом, будь то каменная или деревянная постройка, здание в целом или отдельная деталь, и его претворением в другом материале и в рамках другой конструктивно-художественной системы.

Важный вклад в разработку этого вопроса внес Ю. П. Спегальский. Взаимоотношения каменного и деревянного зодчества рассматриваются им в специальной статье, построенной,таким образом, что в поле внимания исследователя оказываются самые важные памятники столпообразного и шатрового типов.

О происхождении и взаимовлияниях форм каменного и деревянного зодчества писали многие предшественники Ю. П. Спегальского. Среди них И. Е. Забелин, считавший деревянную архитектуру своего рода первоисточником форм для мастеров каменного дела. В советское время прямо противоположную позицию занимал Н. И. Брунов, отводивший ведущую роль каменной архитектуре, памятники которой, по его мнению, служили образцами для плотников — строителей шатровых храмов второй половины XVI и XVII веков. Главный вопрос, на который в конечном счете пытались ответить историки архитектуры, писавшие о взаимоотношениях каменного и деревянного зодчества, можно сформулировать так: возможно ли объяснить происхождение каменного шатрового храма особенностями развития только самого каменного зодчества, а если нет, то чем обязано каменное строительство деревянному?

Ю. П. Спегальский, отмечая сложный характер связи между архитектурными приемами и формами каменного и деревянного строительства, писал о взаимном, а

- 77 -

не одностороннем влиянии¹. Особое внимание он уделял, если можно так сказать, внутренним ресурсам каменного зодчества, изучению тех возможностей, которые были заложены в приемах каменной архитектуры. Не было ли предпосылок для возникновения шатрового храма в процессе предшествующего развития каменного зодчества?

В статье проанализированы древнерусские постройки XII — начала XVI века, которые, по мнению Ю. П. Спегальского, содержали отдельные элементы, впоследствии сложившиеся в стройную систему каменного шатрового храма. Это собор Евфросиньева монастыря в Полоцке и псковские храмы с шестнадцатискатным покрытием и постаментом под барабаном. Отдельно рассмотрены первый памятник шатровой каменной архитектуры — церковь Вознесения в Коломенском и ее предшественники.

Главная мысль исследования заключается в том, что русские каменщики с древнейших времен стремились разрешить возникающие перед ними проблемы средствами прежде всего своего ремесла, то есть с помощью приемов, которые свойственны каменному строительству. Так, признавая трехлопастной кокошник под барабаном, примененный полоцким мастером Иоанном в Спасском соборе Евфросиньева монастыря, формой, которая могла возникнуть только в недрах каменного строительства, Спегальский раскрывает его конструктивную роль в системе перекрытия здания. В нем Спегальский видел средство перераспределения нагрузки с подкупольных столбов на боковые своды и стены. «Изобрести его,— пишет он,— мог только зодчий-каменщик, обладавший большим опытом и точными представлениями о работе каменных конструкций. Применение этого приема указывало на то, что русские каменщики совершенствовали конструкции каменных купольных зданий».

Полоцкая постройка была первой в ряду многочисленных построек второй половины XII — начала XIII века, которые нередко именуются башнеобразными. Подчеркнутый вертикализм композиции роднит постройки этого типа с шатровыми храмами-монументами XVI века. Таким образом, истоки новых веяний в архитектуре

_______________

1 - Спегальский Ю. П.  К вопросу о взаимовлиянии деревянного и каменного зодчества в Древней Руси. — В сб.: Архитектурное.наследство, 1972, № 19, с. 67. назад

- 78 -

XVI века есть основания связывать с творческими исканиями мастеров домонгольского времени.

В том же ряду рассматриваются и псковские храмы с шестнадцатискатным покрытием. Как объяснить происхождение этого чрезвычайно эффектного приема венчания храма,— приема, который лучше всего можно понять на примере хорошо сохранившейся церкви Успения в селе Мелётове?

И опять Спегальский убедительно показывает, что подобно трехлопастному кокошнику форма многоскатного покрытия обязана своим происхождением не деревянной архитектуре, а каменной. Псковские зодчие XIV—XV веков решали вполне определенные конструктивные задачи. Среди излюбленных приемов перекрытия здания у псковских мастеров на первом месте были повышенные подпружные арки с восьмиугольным постаментом под барабан. Именно следствием этого конструктивного приема и была форма венчающих частей под барабаном. Что касается щипцовых покрытий основного объема храма, то их появление опять же не результат предпочтения форм деревянного зодчества, а следствие приема, с помощью которого устраивалась кровля, крепившаяся к брусьям, положенным на шелыгу и в пазухи сводов.

Происхождение храмов типа Вознесенского в Коломенском Спегальский считает закономерным результатом развития каменного зодчества. Среди храмов, которые в той или иной мере могут рассматриваться как предшественники Вознесенского, он рассматривает церковь Иоанна Предтечи в Ивановском монастыре в Москве, Ильинскую церковь в селе Ильинском Малоярославецкого района Калужской области и церковь Благовещенского погоста Кольчугинского района Владимирской области. В них исследователь видит первые шаги на пути от бесстолпных типов к шатровым, а храм Вознесения — это своего рода итог, синтез тех приемов и форм, которые ранее уже существовали, но по отдельности.

Таким образом, не отрицая определенной роли деревянных прототипов для создания каменного шатра, Спегальский основной акцент делает все же на творческой деятельности мастеров-каменщиков. Именно они «на основе собственного опыта могли прийти к мысли о применении перекрытия в виде восьмигранного шатра». Нельзя не признать, что выдвинутые Спегальским положения позволяют с большей уверенностью, чем раньше,

- 79 -

утверждать непосредственную связь между каменным зодчеством традиционного характера и шатровой архитектурой.

- 80 -